Что и говорить, не позавидуешь молодому игроку — партнёру Мэйдзина хотя бы в шахматы сёги, — он вставал из-за стола вконец обессиленным. Я имел несколько случаев убедиться в этом. Взять хотя бы партию с Отакэ Седьмым даном в Хаконэ — эта партия с форой в ладью тянулась с десяти утра до шести часов вечера.

Второй случай произошел уже после Прощальной партии. Все та же токийская газета “Нити-нити симбун” устроила матч из трех партий между Отакэ Седьмым даном и Ву Циньюанем, мастером пятого дана. Мэйдзин взял на себя комментарий, а я был секундантом во второй партии. Как раз в это время посмотреть игру приехал Фудзисава Кураносакэ Пятый дан и тут же “попал в плен” к Мэйдзину, который усадил его играть в сёги. Их партия началась утром, протянулась до поздней ночи и закончилась в три часа утра следующего дня. Говорили, что на следующеё утро, увидав Фудзисаву, Мэйдзин тотчас снова извлёк откуда-то доску для шахмат сёги.

Когда Прощальная партия переёхала в Хаконэ, однажды вечером, накануне очередного доигрывания, спортивный обозреватель нашей “Нити-нити симбун” по имени Сунада, который опекал Мэйдзина и жил в той же гостинице Нарая, смеясь рассказывал:

— Я до смерти надоел Мэйдзину. Вот уже четыре дня только встану — приходит Мэйдзин и зовёт погонять шары на бильярде. И гоняем, гоняем весь день. Гоняем до поздней ночи. И так каждый день. Вот все говорят, что он гений. Нет, он не гений, он — сверхчеловек.

Как бы ни уставал от игры, как бы ни выматывался Мэйдзин, никто от него не слышал жалоб, даже жена. Она как-то рассказала о том, как Мэйдзин умеёт погружаться в себя. Мне тоже довелось слышать этот рассказ в гостинице Нарая.

— Это было, когда мы ещё жили в квартала Когаи-тё домик был крошечный, поэтому все игры устраивали в комнатушке на десять циновок, а соседняя, поменьше, служила нам гостиной, хотя это было неудобно. Ведь среди гостей попадались и любители громко посмеяться, пошуметь… Но вот однажды мой супруг как раз играл с кем-то турнирную партию, вдруг приходит моя сестра показать своего новорожденного. Известное дело, малыш кричал без конца. Я места себе не находила и уж хотела попросить сестру уйти пораньше, но мы так давно не виделись. Сказать ей сразу “уходи” я никак не могла. Только сестра ушла — я к мужу с извинениями, дескать, мы шумели, мешали вам…, а он, оказывается, ничегошеньки не заметил — ни прихода сестры, ни рева ребенка, ну, совершенно ничего.

Помолчав супруга Мэйдзина добавила:

— Покойный Когиси все говорил, что хочет поскореё стать таким, как сэнсэй, и каждый вечер перед сном садился на пол и занижался медитацией. Кажется, по системе Окада.

Когиси, о котором упомянула супруга Мэйдзина, — это был Когиси Содзи, мастер шестого дана, любимый ученик Сюсая. Мэйдзин хотел сделать его официальным наследником дома Хонинбо. “Только он достоин!”. Но в январе 1924 года Когиси умер в возрасте 27 лет. Часто и по разным поводам вспоминал своего любимого ученика престарелый Мэйдзин.

Нодзава Такэаса, ещё имея четвертый дан, играл с Мэйдзином у него дома. Он тоже рассказывал похожую историю. Как-то раз в кабинете расшумелись ученики-подростки, и этот ужасный шум доносился до комнаты, где проходила игра. Нодзава вышел к мальчикам и пригрозил им: “Смотрите, Мэйдзин вас потом отругает”. Однако Мэйдзин этого тарарама даже не заметил.

20

— Сидим за обедом, например. Он ест рис, а сам смотрит куда-то в пространство, внимательно смотрит — и ни слова. Наверное, размышляет над каким-нибудь трудным ходом, — говорила нам супруга Мэйдзина в день четвёртого доигрывания в Хаконэ, 26 июля.

— Когда ешь, а сам не думаешь о том, что делаешь, то еда не пойдет впрок. Говорят же, что если за едой не думать о еде, то еда станет ядом. Скажешь об этом мужу, а он только хмыкнет и снова мыслями уже где-то далеко.

Жестокая атака черных на 69 ходу, похоже, застала врасплох даже Мэйдзина — он думал над ответным ходом 1 час 44 минуты. У него этот ход занял больше всего времени с начала партии.

Однако, у Отакэ Седьмого дана эта атака, видимо, была запланирована ещё пять дней тому назад. Когда началось доигрывание, он думал минут двадцать, сдерживаясь изо всех сил — в нем так и бурлила энергия, искавшая выхода. Он прямо навис над доской. Сделав 67 ход, он на 69 ходу с размаху поставил свой камень на доску со словами:

— “Дождь ли это? Буря ли?”, — и громко захохотал.

И словно нарочно в ту же секунду хлынул ужасный ливень — газон во дворе намок в одно мгновение, дверь едва успели закрыть — в неё тут же забарабанили тяжелые капли. Седьмой дан довольно удачно пошутил, но по-моему, в его смехе была различима и нотка торжества.

Мэйдзин, увидев 69 ход чёрных, вдруг неуловимо изменился в лице, словно по нему промелькнула тень птицы: оно стало чуть растерянным и симпатичным. Такое выражение на лице Мэйдзина не часто доводилось видеть.

Позднее, при доигрывании в Ито был момент, когда Мэйдзин вдруг сильно рассердился, увидев неожиданный ход чёрных, ход, который не годился для записи при откладывании. Мэйдзин и раньше-то считал партию испорченной, но тут он даже решил было бросить её не доигранной. Он все не мог дождаться перерыва и, как мне казалось, сам давал понять, что гневается. Но даже тогда Мэйдзин, сидя за доской, ничуть не изменился в лице. И никто не заметил, что он вне себя от ярости.

Зная всё это, нетрудно представить, каким показался Мэйдзину 69 ход чёрных, наверное, похожим на блеск кинжала. Он сразу погрузился в раздумье. Подошло время обеда. Когда Мэйдзин вышел из игровой комнаты, Отакэ Седьмой дан, стоя над доской с камнями, сказал:

— Ход — лучше не придумаешь! Вершина! — и посмотрел на доску с сожалением, как смотрят на руины, оставшиеся от былого великолепия.

Когда я заметил, что ход действительно жестокий. Седьмой дан весело засмеялся и сказал:

— Ну почему в жестокости всегда упрекают только меня?!

После обеда, не успев сесть за доску, Мэйдзин тут же сделал ответный ход. Время на обед и послеобеденный отдых в контроль времени, разумеется, не засчитывается, но и так было ясно, что Мэйдзин не переставал думать над ходом. Но показать, что это не так, посидеть для виду над доской, словно в раздумье, — такие уловки были чужды Мэйдзину. Весь обед он просидел, глядя куда-то в пространство.

21

69 ход, которым началась атака, позднеё получил название “дьявольского”. Потом Мэйдзин сам признал, что это был один из тех знаменитых жестоких ходов, которыми славился Отакэ Седьмой дан. Ошибись белые в ответе — им бы не собрать свои разрозненные силы, поэтому Мэйдзин потратил на обдумывание ответного 70 хода 1 час 46 минут. Десять дней спустя, 5 августа, он думал над 90 ходом 2 часа 7 минут, и этот ход оказался самым долгим во всей партии, однако 70 ход ненамного уступал ему.

Если 69 ход чёрных был “дьявольским ходом”, то 70 ход белых, как заметил судья Онода Шестой дан, — был “чудом борьбы за выживание”. Этим ходом Мэйдзин сумел предотвратить опасность. Отступив на шаг, Мэйдзин устранил всякую угрозу. Найти такой ход, должно быть, было нелегко. Белые сразу ослабили натиск чёрных, который грозил решить исход игры. Чёрные, правда, успели кое-что урвать, но белые, несмотря на сваю “рану”, казалось, почувствовали облегчение.

Ненастье, о котором Отакэ Седьмой дан отозвался стихами “Дождь ли это? Буря ли?”, оказалось шквалом — небо быстро потемнело, включили свет. Стоявшие на доске белые камни отражались в нем, как в зеркале, сливаясь с отражением фигуры Мэйдзина. Неистовство бушевавшего на дворе шквала лишь подчеркивало уют комнаты, где ила игра.

Ливень закончился так же внезапно, как и начался. По горе ещё полз туман, а со стороны Одавара ниже по реке небо уже прояснилось. Горы по ту сторону долины осветились солнцем, послышались голоса цикад, кто-то распахнул двери веранды. Когда Седьмой дан делал 73 ход, на газоне резвились четыре черных щенка. Потом небо вновь затянулось легкими облаками.