Рано утром снова пошел дождь. Незадолго до обеда Кумэ Масао, сидя в кресле на веранде, проникновенно прошептал: “Как здесь хорошо! Даже на душе становится чище”.

Кумэ недавно назначили заведующим отделом науки и искусства в токийской “Нити-нити симбун”, и он прошлой ночью приехал на игру. Приход писателя на такую должность в газету для последнего времени неслыханное событие. Игра Го находилась в ведении этого отдела.

Кумэ слабо разбирался в Го, поэтому он большей частью сидел в коридоре, разглядывал горы, изучал соперников. Однако волны нервной напряженности игроков передавались и ему — когда Мэйдзин глубоко задумывался с выражением муки на лице, такое же точно выражение муки появлялось и на добром, всегда улыбающемся лице Кумэ Масао.

В понимании игры Го я недалеко ушёл от Кумэ, но постоянно сидя и всматриваясь в игру, я порой терял ощущение реальности — мне казалось, что стоящие на доске камни вот-вот заговорят, будто живые существа. Стук камня, когда его ставили на доску, давал отзвук, похожий на эхо из другого мира.

Игры проходили во втором флигеле. Там было три отдельных комнаты — в одной помещалось десять соломенных матов, татами, в двух других — по девять. В комнате, что побольше, на полу стояла икэбана из шёлковой акации.

“Ветки того гляди упадут”, — заметил Отакэ Седьмой дан.

В этот день партия продвинулась на пятнадцать ходов и записан был 60 ход белых.

Пробило четыре часа — время откладывания, но Мэйдзин, казалось, не слышал ни боя часов, ни голоса объявившей об этом девушки-секретаря. Она наклонилась в сторону Мэйдзина и не решалась повторить свои слова. Вместо неё мягко, как будят ребёнка, заговорил Седьмой дан: “Сэнсэй, вы уже решили, какой ход записать?”.

Мэйдзин, похоже, на этот раз услышал и что-то проворчал. Он охрип, голоса не было, и никто не понял, что именно он сказал. Решив, что ход для записи уже готов, секретарь Ассоциации достал конверт, но Мэйдзин ещё долго и безучастно сидел и смотрел на доску.

Затем проговорил с видом человека, медленно приходящего в себя:

— “Нет, хода ещё нет”.

После этого он думал ещё шестнадцать минут. Всего же 80 ход белых потребовал 44 минуты.

22

Очередная игра 31 июля проходила уже в другой комнате, на этот раз наверху. Точнеё сказать, это была анфилада комнат в восемь, восемь и шесть татами. В одной из них висела картина кисти Рай Санъё, в другой — Ямаока Тэссю, в третьей — Ёда Гаккай. Игровые комнаты располагались как раз над номером Мэйдзина.

На веранде возле комнат Мэйдзина пышно цвела гортензия. Сегодня опять к этим цветам прилетела черная бабочка — её четкое отражение виднелось в воде. Возле козырька над входной дверью висели тяжелые листья глицинии.

Когда Мэйдзин задумался над 82 ходом, до игровой комнаты донесся плеск воды. Я выглянул в окно и увидел супругу Мэйдзина — она стояла на камнях, по которым переходили через пруд, и бросала в воду кусочки хлеба. В воде, борясь за добычу, плескались карпы.

В то утра супруга Мэйдзина сказала мне: “К нам приехали гости из Киото, вот я и ездила в Токио встречать их. Там сейчас прохладно, хорошо. Но из-за этой же прохлады я беспокоилась, как бы он здесь не простудился”.

Супруга Мэйдзина ещё стояла на камнях, как начал накрапывать дождь. Вскоре он превратился в ливень.

Отакэ Седьмой дан не заметил, что пошёл дождь, и когда ему сказали об этом, он пошутил:

У неба, должно быть, тоже почки шалят, — и выглянул в сад.

Лето было на редкость дождливое. С момента нашего приезда в Хаконэ ни один игровой день не обходился без дождя. Ясная погода и дождь непрерывно сменяли друг друга. Вот и сегодня: пока Седьмой дан размышлял над 83 ходом, цветы гортензии купались в лучах солнца, кромки гор сияли, как свежевымытые; но тут же вновь подул ветер и принес с собой очередной дождь.

83 ход чёрных занял 1 час 46 минут и побил прежний рекорд белых — 1 час 46 минут, поставленный на 70 ходу. Седьмой дан, упираясь руками в пол, неотрывно смотрел на позицию с правой стороны доски, его колено сползло на пол вместе с подушечкой. Затем он сунул руку за пазуху кимоно и застыл в напряженной позе. Это был признак долгого раздумья.

Партия подошла к срединной стадии. На этой стадии каждый ход труден. Хотя территории белых и черных болеё или менеё определились, точно подсчитать очки было пока невозможно. И сейчас подошло время делать ходы, придающие границам четкие формы, после чего уже можно вести подсчет. На этой стадии нужно решать, что делать дальше — переходить к ёсэ (завершающей стадии) и округлять свои территории, вторгаться в территорию противника или же навязать ему борьбу на границах. Именно на этой стадии оценивают партию в целом и в зависимости от этой оценки выбирают тактику на дальнейшие этапы игры.

Мэйдзину прислал поздравительную телеграмму доктор Дюваль, который изучал Го в Японии и увез в Германию прозвище “немецкий Хонинбо”. В то утро в газете появилось фото: оба партнёра читают поздравление доктора.

Откладывание пришлось на 88 ход белых, поэтому секретарь Явата быстро проговорил:

— Сэнсэй, юбилейный ход!

Мэйдзин выглядел похудевшим, хотя казалось, что и щекам его, и шее уже некуда было худеть, но с того жаркого дня 16 июля он чувствовал себя бодро. В таких случаях говорят “с тела спал, кости да кожа — духу легче воспарить”.

Никто не ожидал, что через пять дней мы увидим Мэйдзина прикованным к постели.

Впрочем, когда чёрные сделали 83 ход, Мэйдзин вдруг вскочил, будто потерял терпение. Видимо, ему была нужна разрядка от усталости. Было 12.27 — время обеда, но впервые Мэйдзин так встал из-за доски: он словно оттолкнул её от себя.

23

— Я изо всех сил молилась богам, чтобы он не заболел, но видно не хватило мне веры, — сказала мне супруга Мэйдзина утром 5 августа. — Я так боялась, что он заболеет. Может быть, слишком боялась — оттого и вышло наоборот… Теперь только на богов надежда… — добавила она.

Моё внимание — внимание любопытного журналиста — всецело было приковано к герою матча — к Мэйдзину. И когда я услышал слова его жены, его долголетней спутницы, они прозвучали для меня так неожиданно, что я не нашелся, что сказать.

Должно быть, напряжение, в котором находились участники партии, обострило хроническую болезнь Мэйдзина, так как уже давно он чувствовал боли в груди. Но об этом никому и словом не обмолвился.

Примерно со 2 августа у него на лице появилась отечность, заболела грудь.

По регламенту 5 августа было игровым днем, однако игра длилась всего два часа с утра. Мэйдзина перед игрой должен был осмотреть врач.

— Что врач? Вызвали? — спросил Мэйдзин, и когда услышал, что врач ушел по срочному вызову в поселок Сэнгокухара, добавил: “Ну что ж, тогда начнем”.

Усевшись за доску, Мэйдзин спокойно взял в руки чашку и принялся пить теплый чай. Потом он сел прямо, сцепил руки и положил их на колени. Как всегда его поза была исполнена достоинства. Однако на лице его промелькнуло выражение, которое бывает у ребёнка, готового расплакаться, если ему в чем-то откажут. Он выпятил напряженные губы; щеки у него слегка отекли, веки распухли.

Игра началась почти вовремя — в 10.17 утра. Сегодня, как часто бывало прежде, утренний туман сменился проливным дождем, но вскоре со стороны низовьев реки начало светлеть.

Распечатали записанный 68 ход белых. Отакэ Седьмой дан сделал 89 ход в 10.40, а вот 90 ход белых задержался. Миновал полдень, приближалась половина первого, а ход все ещё не был сделан. Раздумья длились 2 часа 7 минут — Мэйдзин думал, стараясь превозмочь боль. За всё время он ни разу не шевельнулся. Отечность на лице исчезла. Вдруг все спохватились, что пора обедать.

Вместо часа, как обычно, в этот день обед тянулся два часа — Мэйдзина осматривал врач.